"Не званье возвышает человека,
А званье возвышает человек."
Джамми
Должность капитан — командир корабля, ассоциируется у нас с опытным моряком, глубоко знающим теорию и практику мореплавания, способным в любой обстановке руководить экипажем вверенного ему корабля. Однако на заре эпохи парусного флота обязанности капитана зачастую были совсем иные. Так,
испанская "Морская инструкция" XVI века требовала, чтобы капитан прежде всего был "добрым католиком". Кроме того, ему полагалось быть храбрым, обладать благородным характером и твердым духом. Функции же его заключались главным образом в руководстве боевыми действиями.
Подобные требования к капитанам предъявляли руководящие документы и других стран Европы. А так как критерии упомянутых достоинств в них не оговаривались, то соответствие какого-либо лица должности капитана определялось нередко персонами, чьи решения были следствием случайной прихоти, личных симпатий или родственных связей.
Значит ли все вышесказанное, что в те времена судьбы кораблей находились целиком в руках знатных профанов? Разумеется нет! Ведь по протекции можно было получить только расшитый золотом мундир, а борьба со стихией и противником требовала профессиональных знаний, опыта и воли. Вот и пришлось капитанам благородного происхождения обзаводиться помощниками: шкиперами (судовыми завхозами) и штурманами (судоводителями). Кроме того, за различные аспекты морской службы несли ответственность офицеры и унтер-офицеры. Все эти должностные лица руководили матросами и держали их в повиновении.
Состав военно-морского флота был непостоянным, то есть часть кораблей в мирное время стояла в разоруженном состоянии (без артиллерии, боеприпасов, такелажа с ограниченными командами). В случае же необходимости в людных местах вывешивались объявления: сколько кораблей и для какой цели вооружается, а также каковы будут размеры вознаграждения.
Все желающие принять участие в планируемом предприятии направлялись к адмиралтейским секретарям и записывались добровольцами в качестве матросов, морских солдат и офицеров.
Такой метод комплектования экипажей сложился еще в эпоху гребного флота, когда значительную часть команды каждого корабля составляли каторжники (гребцы), и плавания происходили в прибрежных водах сравнительно недалеко от своих баз. Когда же гребные суда сменил парусный флот, а плавания приобрели трансокеанский характер, он оказался неэффективным. С одной стороны, возросла потребность в свободных матросах, ибо парусный маневр (работу на мачтах) невозможно проводить силами каторжников, закованных в железо. А с другой стороны, тяготы службы на парусных кораблях возросли по сравнению с таковыми на гребном флоте, не говоря уже о риске дальнего океанского плавания.
Все это обусловило то, что матросская служба стала малопопулярной (непутевых сыновей родители даже пугали ею), то есть спрос на матросские руки превышал предложение. И было от чего. Даже в конце XVIII века, когда условия плавания улучшились, один английский публицист констатировал, что
ни один человек, который мог бы придумать, как попасть в тюрьму, не стал бы моряком. Ибо быть на корабле — это все равно, что сидеть в тюрьме, но вдобавок к этому иметь шансы утонуть. Мало того, человек в тюрьме имеет более просторное жилище, лучшую пищу и, как правило, лучшее общество.
Несмотря на все это, кое-кто шел в море добровольно. Например, матросами становились сыновья матросов. Будучи рожденными и воспитанными в морской среде, они впитывали тягу к морской службе, точнее говоря, мысль о неизбежности оной, как говорится, с молоком матери.
Другой категорией матросов-добровольцев были деятельные, энергичные натуры, которых не устраивало прозябание где-нибудь в провинциальной глуши без всякой надежды на подвиги, славу и обогащение. Наслушавшись рассказов о морской службе (далеко не всегда объективных) и волнующих воображение описаний сказочных стран и диковинных народов, они бросали родительский дом и, презрев занятия предков, шли служить на флот. И, наконец, в море шли те, кого прельщало участие в пиратских набегах.
Шло время, военных и торговых кораблей стало больше, а вместе с этим возрастала потребность в матросах. Проблема кадров становилась все острее, и попытки как-то стимулировать интерес к морской службе предпринимались самые различные: морякам повышали жалованье, участников особо опасных вояжей освобождали от уголовного преследования, и грехи им, случалось, отпускали (как крестоносцам).
Однако все эти меры оказались малорезультативными. Вот и получилось, что в мореплавании преуспели именно те государства, где в силу тех или иных причин удалось как-то решить проблему кадров для флота. Дело в том, что во многих странах Западной Европы образовались категории людей, которые не могли добывать средства к существованию трудом на берегу. Например, в Великобритании крупные землевладельцы в поисках максимальной выгоды начали превращать пашни в пастбища для овец (развитие английской суконной промышленности породило спрос на шерсть). В итоге этого нововведения доходы землевладельцев возрастали, но крестьяне-арендаторы оказались в бедственном положении (по выражению Томаса Мора "овцы съели людей").
Бывшие земледельцы направлялись в города, где их ожидали каторжный труд и заработок, которого едва хватало на скудное питание. Причем нищенство было запрещено законом. За него били кнутом, рецидивистам резали уши. Еще более строго каралось покушение на собственность. Виселица за карманную кражу без скидок на возраст, пол и обстоятельства, была обычным явлением. Вот почему вчерашние крестьяне шли "пахать море" — становились моряками.
Однако после того как окончилась эпоха обезземеливания крестьян и все способы комплектования команд, хотя бы приблизительно напоминающие добровольные, были исчерпаны, пришлось прибегать к прямому принуждению: полиция и специальные флотские команды производили облавы в портовых городах, в ходе которых все "праздношатающиеся" (бедняки, за которых некому было заступиться) препровождались на корабли королевского флота. Разумеется, их согласия стать моряками никто не спрашивал.
Эта система насильственной вербовки в той или иной степени практиковалась во всех морских державах Западной Европы, но наиболее широко была распространена в Великобритании. Называлась она
"пресс-ганг" и функционировала приблизительно по следующей схеме. Командующий эскадрой (или командир отдельного корабля), имея нужду в матросах, организовал вербовочную команду, в состав которой входили дюжие молодцы под командой лейтенанта.
Юношей и мужчин в возрасте от восемнадцати до пятидесяти пяти лет хватали, где только можно, отрывали от повседневных дел, от жен и малолетних детей и волокли на адмиральский корабль. Там каждого кандидата в матросы подвергали медицинскому осмотру (весьма символическому), затем ему вручали "королевский шиллинг" (задаток), после чего законность вербовки уже не подлежала сомнению.
Само собой разумеется, что вербовщики из пресс-ганга уважением у сограждан не пользовались. Нередко население в целях самообороны даже прибегало к насилию (поджигало дома, где они останавливались). Известны также случаи коллективных петиций к столичным властям из провинций с угрозой возмущения, если вербовщики не уберутся подобру-поздорову.
В конце XVIII века власти вынуждены были как-то ограничить систему пресс-ганг, точнее говоря, ввести для городов и графств специальные квоты на насильственную мобилизацию. Этот "облавный" метод комплектования корабельных команд просуществовал в Великобритании несколько веков. Даже в начале XIX века значительная
( Можно дать несколько вариантов перевода на русский язык словосочетания "пресс-ганг", но слово "ганг" в данном случае скорее всего означает "банда" (отсюда — гангстер).
часть матросов королевского флота становились таковыми не по своей воле. Так, из шестисот двадцати восьми матросов
линейного корабля "Виктория" (флагмана адмирала Нельсона в Трафальгарском сражении) триста девятнадцать были мобилизованы насильно, причем девять из них, говоря по-русски, находились "в бегах".
Надо сказать, что флотские власти старались как-то приукрасить систему пресс-ганг (придать ей характер добровольности). Для этого каждому мобилизованному предлагали подписать контракт, в котором указывались срок службы и размеры жалованья. Казалось бы, такой документ делал невозможным насильственную вербовку, но хитро продуманная система приводила к тому, что жертвы пресс-ганга подписывали кабальные контракты. Не подумайте, что их принуждали к тому побоями или угрозами. Просто строптивцам не давали денег и не отпускали их на берег. А это значит, что при заходе корабля в порт они оставались на борту, в то время когда их товарищи (более покладистые) отдыхали и веселились на берегу. Разумеется, и работы им доставались самые тяжелые, и самые изощренные придирки были их уделом, и цинга — страшная спутница мореплавателей той эпохи — настигала их в первую очередь.
Все это сводило к минимуму шансы на возвращение в порт вербовки тех, кто решался спорить с адмиралами королевского флота.
Возможно у читателя, возник вопрос: какую практическую ценность представлял на борту корабля человек, может быть, впервые увидевший море (абсолютно незнакомый с азами флотской службы)? Однако у капитанов этой эпохи на этот счет особых опасений не было. Корабельные термины, функциональные обязанности и правила поведения на борту новичку объясняли и показывали на практике. А если учесть, что в ходе судовых работ он, в сущности, должен был делать, "как все", станет ясно, что даже несообразительный профан довольно скоро осваивал свои матросские обязанности.
Разумеется, не для всех новичков учение кончалось благополучно. Отсев имел место: кто-то тонул в океане или разбивался о палубу, сорвавшись с мачты; кто-то умирал от цинги или от наказаний; кому-то удавалось сбежать с корабля.
Борьба с матросским дезертирством со временем стала одной из проблем западноевропейских флотов.
Например, за период 1774— 1780 годы (во время войны с Францией) английский флот потерял приблизительно тридцать пять процентов завербованных матросов. При этом от оружия неприятеля он потерял два процента матросов, тридцать процентов унесли болезни и шестьдесят восемь процентов приходилось на дезертирство.
Участь беглых матросов была незавидной. Их преследовали и флотские власти, и полиция на берегу, а главное, в каком-нибудь порту без денег, документов и знакомств у них, зачастую, не было иного выбора, кроме службы на корабле под другим флагом .И на то, что новая каторга окажется лучше старой, разумеется, нельзя было надеяться.
Флотское командование для того чтобы облегчить поиск дезертиров, стало выдавать отпускаемым на берег матросам увольнительные документы, в которых указывались возраст и приметы увольняемого. Однако портовые ловкачи быстро научились подделывать эти документы для продажи тем, кто желал избавиться от флотской каторги.
Особую остроту проблема дезертирства в английском флоте приобрела в конце XVIII — в начале XIX веков. Дело в том, что длительная война с Францией способствовала резкому росту цен без какого-либо увеличения матросского жалованья. А наличие на американском континенте независимого англоязычного государства порождало у английских матросов соблазн сменить подданство, то есть бежать под сень звездно-полосатого флага. Именно поэтому в 1812 году кораблям "его величества" было приказано останавливать в море американские корабли для досмотра (нет ли на борту беглых английских матросов). В Вашингтоне обыск гражданских судов со скрежетом зубовным стерпели, но когда англичане попытались обыскивать военные корабли, — терпение у американцев лопнуло.
Боевые действия велись с переменным успехом и закончились, как говорят дипломаты, на условиях
"status qvo", то есть права насильственного возвращения своих беглых матросов с американских кораблей Великобритания не получила.
Совершенно по-другому решалась проблема офицерских кадров. Представителей дворянства и других состоятельных слоев общества не волокли на корабли насильно, но и они далеко не всегда шли в море из любви к приключениям или по велению гражданского долга. Ведь младшие сыновья дворян Западной Европы не наследовали по закону титулы и имения своих предков, поэтому они вынуждены были искать способы преуспеть в жизни в качестве чиновников, либо на службе в армии или во флоте.
Английский флот при решении офицерской части кадровой проблемы в свое время оказался в выигрышном положении. Дело в том, что первыми обзавелись колониями пиринейские державы. Именно поэтому португальские и испанские дворяне предпочитали искать счастья на берегу. Грабительские походы
конкистадоров сулили им больше шансов на успех, чем рискованная морская служба. Велико-
Газеты портовых городов Великобритании публиковали объявления типа:
"От капитана . . . бежал матрос". Далее следовало описание беглеца (возраст, приметы, одежда и т.д.). а также указывалась награда тому. кто поймает или укажет место пребывания беглого матроса.
Британия же в начале рассматриваемой эпохи почти не имела колоний, и это служило еще одним стимулом для молодых, здоровых людей из дворянских семей становиться моряками.
Таковы были люди, управляющие парусными кораблями, работающие на мачтах, на палубах и во внутренних помещениях. Кроме них на военных кораблях с XVII века появились отряды морской пехоты, то есть специально обученные солдаты и офицеры, имеющие свою организацию и занимающие в силу своих обязанностей специфическое положение на флоте .Они являлись как бы частью флота и подчинялись его командованию (командиру корабля, в частности), но подчинение это имело свои границы.
Сущность данного двойного подчинения станет ясной, если вспомнить историю создания морской пехоты, точнее говоря, обстановку, сложившуюся в английском флоте в середине XVII века. Дело в том, что широкое распространение каперства (официально разрешенного пиратства) дисциплине и повышению нравственности моряков королевского флота, мягко говоря, не способствовало. Будучи в море "на промысле", моряки имели склонность забывать, что грабить можно только врагов, и сообщения об окончании войны (о том, что пора кончать грабеж) туго до них доходили. Мало того, поведение моряков королевского флота в отечественных портах рождало многочисленные жалобы в адрес властей, то есть платить по счетам, укладываться в рамки бюджета и вообще соблюдать финансовую дисциплину они зачастую отказывались .
Энциклопедия Британика говорит по этому поводу следующее:
"Администрация английского флота отличалась расточительностью, моральным разложением и праздностью. Ей нельзя было доверить никакой сметы, она не выполняла договоров, не оплачивала никаких счетов..."
Кроме того, матросы королевского флота имели предостаточно поводов для возмущения. Все это и породило в 1664 году указ короля Карла II:
"Немедленно выделить 1200 солдат в готовность к распределению по кораблям флота его величества для несения морской службы..."
Морская пехота должна была: вести бои на кораблях (участвовать в абордажных схватках), захватывать береговые объекты (высаживать десант), поддерживать дисциплину на корабле (выполнять полицейские функции).
Последний пункт этого перечня следует признать первым по значимости. Поэтому лорды адмиралтейства позаботились, чтобы морские пехотинцы ни в коем случае не смыкались с матросской массой — не создавали единого антиофицерского, антиправительственного фронта. Солдаты морской пехоты получали большее жалованье и имели
бльшие пенсии, чем матросы. Их лучше обеспечивали (солдаты на кораблях отмечались и раньше. Но тогда они находились на кораблях временно и функции их были другими)
материально, а после окончания компании не распускали, как матросов, а размещали в береговых казармах. И, наконец, требования к внешнему чинопочитанию у морских пехотинцев и матросов были различные.
Так, в ответ на приказ корабельного офицера матрос отвечал: "Да, сэр!", а солдат морской пехоты — "Хорошо, сэр!". При входе в офицерскую каюту матрос снимал фуражку, чего не делал солдат морской пехоты. При инспекции экипажа по команде "Фуражки долой!", солдаты оставались в головных уборах.
В целом же можно сказать, что морская пехота себя оправдала, и опыт английского флота стал достоянием всех западноевропейских флотов .
Теперь посмотрим, какое вознаграждение получали моряки за свой труд, за риск и лишения. Начнем с того, что их жалованье зависело от звания и должности. Например, в XVI веке
"маэстро" — капитан испанского флота получал в месяц пять тысяч двести мараведи,
"маринеро" — матрос высшей квалификации — восемьсот мараведи,
"гру-мет" — палубный матрос — пятьсот тридцать три мараведи,
юнга — двести шестьдесят шесть мараведи.
Вице-адмирал английского флота в XVII—XVIII веках получал пятьдесят фунтов стерлингов в месяц,
командир линейного корабля — соответственно двадцать четыре фунта,
матрос — восьмую или двенадцатую часть фунта (в зависимости от выслуги лет). На эти деньги матрос должен был покупать себе обмундирование, и один шиллинг у него вычитали на священника и хирурга, а также в благотворительный и пенсионный фонды. Были у моряков и другие источники дохода (прежде всего, узаконенное в военное время пиратство), но они носили в целом случайный характер.
Продвижение по службе офицеров зависело от их способностей и старания, с одной стороны, и от протекции — с другой. Люди компетентные говорили при этом, что
"унция протекции стоит тонны старания и ума". Впрочем, для людей с умом и старанием, но без протекции была одна возможность сделать карьеру. Суть ее отражена в одном весьма циничном тосте, бытовавшем в кают-компаниях королевского флота. Звучал он так: "За кровопролитную войну, за сезон, несущий болезни!", то есть офицеры пили за то, чтобы побольше их коллег (соотечественников и товарищей по оружию) погибло, обеспечив тем самым их продвижение по службе (освободило вакансии).
На английском линейном корабле XVII века водоизмещением около тысячи тонн было приблизительно триста матросов, пятьдесят артиллеристов, триста пятьдесят солдат и офицеров морской пехоты. Впоследствии, по мере возрастания роли артиллерии в морском бою, численность артиллеристов увеличилась, а морских пехотинцев — уменьшилась. Однако даже в середине XVIII века в составе команды линейного корабля на триста матросов приходилось двести солдат.
Присвоение адмиральских званий было прерогативой адмиралтейства, и его лорды также руководствовались не только заслугами и способностями кандидата в адмиралы. Воля двора, симпатии лидеров правящей партии, протекция денежных воротил — вот что способствовало продвижению по верхним ступеням карьерной лестницы.
Подобная практика продвижения по службе в то время была обычным явлением. Более того, широкое распространение имела карьера за деньги: во многих странах Европы можно было совершенно официально купить чин и должность. Например, в Испании в начале XVIII века только что произведенный младший офицер мог сразу же стать капитаном, если он имел возможность купить у своего полковника роту. А в Великобритании даже в середине XIX века подданный его величества, заплатив казне 450 фунтов стерлингов, мог получить
патент прапорщика. Отслужив некоторое время, он мог повысить себя в звании (стать
лейтенантом), потратив на это двести пятьдесят фунтов, затем тысяча сто фунтов делали его
капитаном, тысяча триста фунтов —
майором и тысяча четыреста фунтов —
подполковником. В гвардии и кавалерии расценки были выше.
Примечательно и то, что в английской армии была должность
полковника, ведающего обмундированием. Его функциональные обязанности заключались в хлопотах по получению казенных денег, часть которых он расходовал на приобретение вещевого довольствия, а часть клал в собственный карман как вознаграждение за хлопоты.
Как видим, нравственные основы самой государственности в те времена не блистали чистотой.
Стоит ли после этого удивляться тому, что на казенное добро далеко не все смотрели с должным почтением. А тут еще искусители в виде представителей частного (торгового и промыслового) флота. Он ведь также нуждался в якорях, парусине, канатах и всем прочем корабельном имуществе.
Лорды Адмиралтейства, стремясь пресечь воровство, обязали заводы, поставляющие флоту предметы материально-технического снабжения, метить их специальными знаками. Например,
в английском флоте в корабельные канаты начали добавлять цветные каболки (пряди), которые так и назывались: "воровские каболки". Металлические изделия (якоря, сигнальные дудки, ножи, посуду) метили знаком
"широкая стрела" (broad arrow): он представлял собой три прямые линии, исходящие из одной точки (напоминающие наконечник стрелы). Судя по всему, это нововведение в какой-то степени затрудняло сбыт краденого имущества, но совершенствованию нравов в королевском флоте вряд ли способствовало.
А теперь вспомним, как комплектовались кадры русского флота. Его чины и должности были оговорены в петровском
"Уставе морском о всем, что касается к доброму управлению в бытности флота на море".
Основные силы флота состояли из трех эскадр: белого, синего и красного флагов. Каждая из них состояла из
авангардии (три корабля под командованием вице-адмирала),
кордебаталии (три корабля под командованием адмирала) и
арьергардии (три корабля под командованием контр-адмирала).
Всем флотом командовал генерал-адмирал. Находился он на
флагмане эскадры белого флага — в середине боевого построения. Таким образом в русском флоте были
адмиралы "синего, белого и красного флагов".
Исправное несение службы на всех кораблях флота контролировали
флагманские специалисты: цейгмейстер — флагманский артиллерист, профессор астрономии и навигации — флагманский штурман, начальник над солдатами — командующий морской пехотой, обер-интендант — флагманский инженер, генерал-кригс-комиссар — флагманский интендант, главный доктор — флагманский врач.
Кроме того, существовали должности: рисовальный мастер (художник), который должен был зарисовывать береговые объекты, необходимые для ориентации, и различные редкости, встречающиеся в море (для академии наук);
историограф, который фиксировал в специальном журнале деяния Российского флота, достойные памяти потомков.
Важнейшие вопросы флотской жизни решались коллективно. Для этой цели существовали
военный и хозяйственный совет, на которых присутствовали
командующие эскадр и флагманские специалисты.
Кораблем регулярного русского флота командовал капитан. Его первым помощником являлся
капитан-лейтенант: в бою он командовал
нижним деком (палубой), где сосредоточивалась основная артиллерийская мощь корабля.
Лейтенанты являлись вахтенными офицерами. Им помогали
мичманы, исполняющие обязанности подвахтенных офицеров. Они же вели записи в
шанечном (вахтенном) журнале и исполняли обязанности корабельных секретарей.
Констапель (артиллерийский офицер) отвечал за артиллерию, стрелковое вооружение и боеприпасы. Солдатский офицер командовал отрядом морской пехоты.
Гардемарин (по современным понятиям — курсант старших курсов) проходил практику под руководством корабельных офицеров.
Все вышеупомянутые чины относились к категории военнослужащих. Это была, так сказать,
"белая кость" флота — столбовые дворяне, выпускники
Навигацкой школы (впоследствии — Морского кадетского корпуса). Они занимали на корабле привилегированное положение (имели, в частности, свою
кают-компанию).
Другая категория офицерства, в состав которой допускались и не дворяне, называлась
"экономические и художественные офицеры". К ним относились:
комиссар (корабельный интендант и финансист); интендант (старший корабельный инженер), отвечающий за состояние и ремонт рангоута и такелажа; корабельный мастер (корабельный инженер), который являлся помощником интенданта; лекарь, который отвечал за здоровье команды; священник.
Еще об одной офицерской профессии стоит рассказать подробнее. Ее представителей называли по-разному, например
"пилотами". Однако впоследствии у моряков утвердился термин "штурман"
(от голландского stur — руль и man — человек). Указать капитану выгодный курс, определить место корабля в море, его скорость, продолжительность плавания, наносить на карту навигационные опасности, следить за исправностью навигационных приборов — вот далеко не полный перечень задач штурманской службы. Решение их требовало знаний навигации, мореходной астрономии, а также умения пользоваться соответствующими инструментами, картами и пособиями, то есть
полноценным штурманом мог быть только достаточно образованный и трудолюбивый человек.
На заре океанского мореплавания, когда знания и опыт по судовождению передавались от отца к сыну или особо доверенному ученику и многое в штурманской службе зависело от индивидуального мастерства, к штурманам относились с должным почтением. Но по мере того, как печатные руководства и инструкции размножались в типографиях Европы, а навигационные приборы совершенствовались, штурманская служба теряла свой престиж. Точнее говоря, представители "благородного" сословия, не желая корпеть над математикой, астрономией и прочими премудростями штурманской науки, сочли возможным уступить их лицам "низкого" происхождения".
Все это порождало некую стену отчужденности между военнослужащими и штурманами.
Константин Михайлович Станюкович так описывал положение штурмана на кораблях русского флота:
"Для привилегированных патрициев, флотских офицеров отличия и почести, так сказать, сливки службы, а для плебея штурмана — вечное подчиненное положение, труженическая ответственная работа и ничего впереди... Флотские офицеры гнушались "подлым" недворянским цифирным делом (недаром и штурманов презрительно называли "цифирники")... Ни один из моряков не подумал бы выдать дочь за штурманского офицера. Начальство третировало штурмана с презрительной грубостью, сослуживцы — с небрежным превосходством. В старину про штурмана даже была сложена песенка:
Штурман! Дальше от комода!
Штурман! Чашку разобьешь!
Это был обыкновенно молчаливый, загнанный человек, зачастую выпивавший, с грубыми манерами, вечный труженик, педантичный морской служака, молча и, по-видимому, без ропота тянувший лямку и переносивший грубости капитанов старого закала, но в глубине
души оскорбленный и нередко ожесточенный, питавший глухую и непримиримую вражду ко всем флотским, только потому, что они флотские."
Неслучайно госпожа Простакова из фонвизинской комедии "Недоросль" полагала, что география не дворянская наука. Изучение ее она считала обязанностью извозчиков.
Первоначально на кораблях русского флота в плавании существовало
три штурманских вахты. В шканечном журнале каждый штурман делал свои записи и отмечал результаты своих
обсерваций. Такая практика порождала зачастую весьма существенный разброс данных, так как штурманы вели наблюдения и расчеты независимо друг от друга. В начале XIX века была введена должность старшего штурмана, который руководил работой трех своих помощников. Были также приняты некоторые меры по смягчению дискриминации штурманской профессии. Штурманам прибавили оклад, а командирам кораблей предоставили право переводить особо отличившихся штурманов в категорию флотских офицеров (военнослужащих). И, наконец, штурманов вместе с другими "художественными" офицерами допустили в офицерскую кают-компанию .
В заключение остановимся еще на одной должности, существовавшей в русском флоте в первой половине XVIII века. Но прежде чем переходить к ней, стоит напомнить одно общее требование всех уставов — беспрекословное подчинение младшим по званию старшим. Однако в рассматриваемую эпоху в русском уставе на этот счет существовала оговорка:
"Кроме тех случаев, когда приказ сверху является противным пользе государевой". Судя по всему, оговорка эта объяснялась наличием в русском флоте значительного числа офицеров— иностранцев. Впрочем, как показывает опыт истории, и своих, отечественных "противников пользы государевой" хватало.
Итак, с целью пресечения антигосударственных, а также служебных злоупотреблений и деяний всякого рода была учреждена
"фискальная служба". Возможно, она была бы почетной и уважаемой, если бы не методы работы фискалов и оригинальная форма поощрения их служебного усердия.
Царь Петр I повелел передавать фискалам половину имущества тех, кого они изобличили в тяжких преступлениях. Причем полномочия они имели весьма широкие, а контроля за законностью их действий не было. В итоге одно беззаконие вело борьбу с другим. И ряды фискалов пополнялись не столько радетелями государевого интереса, сколько корыстолюбцами с душами палачей и разбойников.
Со временем, уже после смерти Петра 1, фискалыцина была отменена, разумеется, не потому, что преступность в государственном аппарате была искоренена. Дело обстояло как раз наоборот. Различные формы служебных злоупотреблений и хищений к XIX веку стали поистине национальным бедствием. Причем те, кто вершил в то время судьбами России, в большинстве своем смотрели на воров, как на зло, которое, хочешь — не хочешь, приходится терпеть. Екатерина II даже острила по этому поводу:
"Меня обворовывают, так же как и других (имелись в виду монархи Европы), но это хороший знак. Он показывает, что есть что воровать."
Примечания: 1. Русские штурманы организационно принадлежали не к флоту, а к Корпусу флотских штурманов.
2. До этого у них была своя кают-компания.
Однако впоследствии воры всех рангов "вошли во вкус", и внуку Екатерины II Александру I было уже не до шуток, когда речь заходила о хищениях в государственном аппарате. Ему приписывали такой афоризм:
"Они (речь идет о чиновниках, причастных к финансам и материальным ценностям) украли бы мои линейные корабли, если бы знали, куда их спрятать; они похитили бы мои зубы во сне, если бы могли это сделать, не разбудив меня". Впрочем, дальше словесного негодования (причем в узком кругу) реакция на все эти мерзости у Александра Павловича не шла. Более того, если вор был из близких, он даже содействовал ему.
Вот, например, какая оказия случилась в 1812 году, когда шла Отечественная война русского народа против наполеоновского нашествия.
Царский брат и престолонаследник великий князь Константин Павлович, пребывавший в Санкт-Петербурге (рисковать своей августейшей особой на полях сражения он считал себя не в праве), решил посодействовать укреплению отечественной армии. С этой целью он представил в один из полков сто двадцать шесть лошадей, неизвестно как ему доставшихся. Читатель очень заблуждается, если думает, что это был дар (жертва на "алтарь отечества"). Великий князь запросил за каждую двести двадцать пять рублей (сумму по тем временам солидную). Армейские специалисты отвергли эту сделку исходя из того, что товар оных денег не стоит. Но старший братец "нажал", и лошади были приняты. Затем сорок пять из них — больных сапом, пришлось немедленно пристрелить во избежание заразы, пятьдесят пять годных только на шкуры и мясо продали за гроши, и лишь двадцать шесть лошадей поступили в распоряжение защитников отечества.
При последующих царях вакханалия воровства продолжалась. Так,
контр-адмирал Г. Бутаков констатировал, что почти весь город Николаев и значительная часть окружающих его селений возведены на ворованные деньги. В августейших покоях воровство также случалось. Известно, в частности, что Николай I после обнаружения скандального факта расхищения миллионных сумм близкими к нему людьми воскликнул:
"Рылеев и его сообщники, конечно, не сделали бы со мной этого!" Впрочем, со временем Николай Павлович счел необходимым по-иному оценить сие прискорбное явление в своей державе:
"Меня обворовывают, но если бы я ссылал всех воров в Сибирь, то ее не хватило бы для этой цели. С другой стороны, Россия опустела бы, как нынешняя Сибирь."
Следующий "помазанник божий" сам принимал участие в организации "гешефта" за счет русской казны. Граф
Дмитрий Алексеевич Милютин, военный министр и ближайший советник
Александра II, констатировал по этому поводу:
"Остается только дивиться, как самодержавный повелитель 80 миллионов людей может до такой степени быть чуждым обыкновенным, самым элементарным началам честности и бескорыстия. В то время как, со одной стороны, заботятся об установлении контроля за каждой копейкой, когда с негодованием указывают на бедного чиновника, обвиняемого или подозреваемого в обращении в свою пользу нескольких сотен или десятков казенных или чужих рублей, с другой стороны, с ведома высших властей и даже по высочайшей воле раздаются концессии на железные дороги фаворитам и фавориткам прямо для поправления их финансового положения, для того именно, чтобы несколько миллионов достались в виде барыша тем или иным личностям."
Разумеется, тревожные сигналы о потрясающих масштабах воровства поступали в правящие сферы. В частности, об этом писал в своей книге "История корабля"
писатель-маринист Н. Боголюбов (кстати, он и посвятил ее наследнику престола), но августейшие персоны и персоны, к ним приближенные, на сигналы патриота не реагировали. Они предпочитали иметь дело с верноподданными ворами, нежели с честными вольнодумцами, из которых, не дай бог, вырастут новые Рылеевы.
Стоит ли после этого удивляться тому, что флотские хапуги продавали казенное имущество подставным лицам, разумеется, за гроши, а дефектная ведомость стала источником обогащения вследствие списания "побитого молью, смытого волнами, сгоревшего и истлевшего" добра (сервизов, ковров, мебели и так далее) .
Заграничные вояжи, неизбежные в море случайности, необходимость закупок продовольствия и предметов материально-технического довольствия также давали возможность наживаться благодаря различным "экономиям" и "вольностям" в оценках. И валютными махинациями господа офицеры "баловались". Вот один из способов, применяемых ими для наживы за счет казны. В Архангельске, куда прибывали команды для приемки вновь построенных кораблей, ассигнации менялись на медную разменную монету. По пути следования в Кронштадт во время стоянки в Копенгагене эти монеты продавались как медное сырье (цены на медь в Дании превышали стоимость русских медяков). Затем на вырученные суммы покупались западноевро-европейские товары, пользующиеся спросом в России. Заканчивалась вся эта спекуляция в Петербурге путем реализации всего благоприобретенного в столичных магазинах.
(Адмирал Исаков приводит в своих воспоминаниях забавный эпизод. В дефектной ведомости учебного корабля "Двина" было записано:
"В Индийском океане из салона адмирала штормовой волной смыло персидский ковер". Председатель интендантской комиссии в Кронштадте утвердил это заключение, сделав многозначительную приписку на полях:
"И пианино тоже").
И, наконец, на базе флота даже действовала организованная преступность. Эта "околофлотская мафия" кого нужно покупала, кого нужно компрометировала, а кое с кем расправлялась и покруче. Так, из рассказов очевидцев следует, что ее жертвой стал
прославленный Александр Иванович Казарский — командир брига "Меркурий" . После своего подвига, он сделал блестящую карьеру: был произведен в
капитаны I ранга, стал флигель-адъютантом, и сам царь доверял ему важные поручения.
Известен герой был и тем, что "не брал на лапу". Вот и получил он в 1833 году задание проверить суть жалобы на администрацию города Николаева. Очевидно, его предупредили знающие люди, в какое "гнездо преступности" он должен прибыть, и Казарский принял меры предосторожности. Даже хозяйку пансиона, где он остановился, заставлял пробовать блюда, ему подаваемые. На приемах же у "гостеприимных" чиновников города ничего не ел и не пил. Но когда одна из местных светских львиц из собственных рук поднесла герою "Меркурия" чашку кофе, аристократ духа не отказал даме. Он выпил кофе и последствия сказались очень быстро. Врача искали очень долго, а когда оный явился, услышал от пациента: "Я отравлен, спасайте меня быстрее". Увы, "спаситель", очевидно, забыл клятву Гиппократа. Вместо того чтобы рвотным очистить желудок пациента (азбучное средство), он усадил его в горячую ванну. Одним словом, не от оружия противника, а от яда из рук соотечественников погиб герой русского флота. И все это осталось безнаказанным. Казарского наскоро закопали в землю, затем из Петербурга прибыла комиссия, труп выкопали, внутренности извлекли, увезли в столицу, и больше о случившемся не было "ни слуху, ни духу".
Еще более ужасную историю увязывают с деятельностью
черноморской мафии. В 1830 году из Петербурга в Севастополь была направлена комиссия (опять-таки с целью разобрать суть жалоб на местную администрацию). Работа этой комиссии была, судя по всему, сорвана чрезвычайным происшествием. Оно случилось после того, как город был объявлен зачумленным, хотя его врачи не обнаружили среди своих пациентов ни одного с признаками этой страшной болезни. Севастополь был изолирован. При этом прервался подвоз продовольствия и многие жители его лишились возможности зарабатывать на жизнь. Мало того, специальные "чумные команды", состоящие из служителей в черных, покрытых дегтем робах (чем не черти для детей!)
волокли в изоляторы всех "больных", не учитывая ни возраста, ни симптомов заболевания. Можно себе представить, какие душераздирающие сцены при этом происходили.
Русские простолюдины очень терпеливы, но и их терпению есть границы. То, что произошло в Севастополе в тот год, в Петербурге оценили как бунт черни, и усмиряли его соответствующим образом. Объективности ради следует признать, что скудость опубликованных материалов по данному вопросу не позволяет дать исчерпывающую оценку этому возмущению, но уместно напомнить одно правило латинских юристов. Они задавали вопрос в подобных ситуациях:
cui prodest? (кому выгодно?). А выгодно это было тем, кто боялся объективного расследования. Произвести оное в городе, охваченном мятежом, было невозможно. Вот какие свирепые хищники кормились за счет русских моряков.
А теперь вернемся к офицерам русского флота. Разумеется, не все они были махинаторами. Так, никому их флотских интендантов и поставщиков не пришло бы на ум "давать на лапу" Павлу Степановичу Нахимову. И не потому, что тот не был обременен семьей, а потому, что честь для него была понятием священным и естественным.
Здесь, пожалуй, целесообразно привести один показательный эпизод. Адмирал М. Лазарев, будучи командующим Черноморского флота, как-то получил от своего подчиненного капитана I ранга Милоноса бочонок сельди (судя по всему, выдающейся по своим гастрономическим данным). В ответном письме адмирал уведомил дарителя, что он не просил присылать ему подношения и вообще поступок сей рассматривает как странный и даже дерзкий. Подношение Милоноса вернулось ему с непременным условием — оплатить перевозку оного. Высказывалась также надежда, что впредь господин капитан I ранга будет относиться к начальству с должным уважением.
Что же касается продвижения по службе, то пороки западноевропейских флотов в этой области были присущи и русскому флоту. Одни офицеры при скромных способностях и стараниях делали блестящую карьеру благодаря связям, другие при всех своих достоинствах плелись у них в хвосте, ибо связей не имели.
Августейшие шефы русского флота (цари и великие князья), а также их фавориты действовали зачастую по принципу
грибоедовского Фамусова: "Как станешь представлять к крестишку ли, к местечку, ну как не порадеть родному человечку."
Русский флот много терял от этих "радений". Так,
вице-адмирал принц Нассау-Зиген (а за него радела сама
императрица Екатерина II) погубил вверенную ему
гребную флотилию. Любимца Николая I князя Меншикова не то что матросы, но и некоторые офицеры называли "изменником" за его руководство боевыми действиями в ходе
Крымской войны . Флотские остряки даже придумали
князю прозвище "Изменщиков".
Командир военного транспорта "Або" Н. Юнкер в ходе кругосветного плавания показал отсутствие у него не только качеств моряка, но и элементарной порядочности. Однако по прибытию в Кронштадт флотское правосудие и не подумало привлекать его к ответственности за деяния заведомо преступные. Более того, всех офицеров корабля, давших достойную оценку своему командиру, обвинили в заговоре против него.
Эта слепота и глухота Фемиды в николаевской России объяснялась тем, что Юнкеру покровительствовал сам
великий князь Константин Николаевич. Кстати сказать, карьера этого князя также весьма показательна. Чин
генерал-адмирала он получил в четырехлетнем возрасте. А приказ о назначении Юнкера командиром корабля подписал, будучи умудренным 15 годами жизни.
Вместе с тем нельзя не отметить и то, что официально купли-продажи чинов и должностей в русском флоте никогда не было. Более того, в разные периоды его существования практиковалась
"баллотировка на чин", то есть, проплавав несколько кампаний, офицер баллотировался на следующий чин. Его соответствие желаемому определяли коллеги-офицеры, равные или старшие по званию. Если одна треть поданных голосов была отрицательной — кандидат считался забаллотированным. Если же голосование с подобными результатами повторялось дважды — офицера увольняли со службы с половинной пенсией или инвалидным содержанием. Баллотировка эта проводилась при наличии вакантных должностей и охватывала только половину их. Прочие вакансии заполнялись решением вышестоящих чинов.
Что же касается офицерского жалованья, то в начале существования русского флота оно выплачивалось неаккуратно. Причем иностранцы на русской службе получали больше, чем их русские коллеги. В конце XVIII века
генерал-адмирал русского флота получал семь тысяч рублей в год. Остальные
флотские офицеры получали соответственно:
адмирал — тысячу двести — две тысячи рублей,
командир линейного корабля — четыреста рублей,
лейтенант — сто восемьдесят рублей.
Офицерам полагались также казенная квартира и прислуга из числа матросов: генерал-адмиралу — восемнадцать денщиков, адмиралу — шестнадцать, капитан-командору — восемь, лейтенанту — два, мичману и гардемарину — один денщик. Кроме того, офицер мог захватить на корабль собственную прислугу (из числа крепостных своего имения) — это даже поощрялось.
Награды отличившимся морякам (офицерам) давались в виде
ценных подарков и собственно орденов.
"Учреждение об орденах" регламентировало следующие ордена Российской империи: Святого апостола Андрея Первозванного (с бриллиантами и без). Святой великомученицы Екатерины (большого и малого крестов), Святого равноапостольского князя Владимира (четырех степеней). Белого орла. Святой Анны (четырех степеней, с короной и без). Святого Станислава (трех степеней). Святого Георгия (четырех степеней).
Они давались за победоносные кампании и умелое руководство подчиненными, за личное мужество и долговременную безупречную службу. Например,
Петр I получил орден Андрея Первозванного за захват двух шведских кораблей в устье Невы в 1703 году. Такой же орден имели адмиралы Ф. Головин, С. Грейг, Г. Спиридов, А. Сенявин, В. Чичагов. Орден Георгия 1-й степени имели А. Орлов-Чесменский, П. Чичагов, Георгия 2-й степени — П. Нахимов, Георгия 4-й степени давали за 18 шестимесячных кампаний.
А теперь остановимся на унтер-офицерах русского военно-морского флота, к которым относились
боцман и подчиненный ему боцманмат. Они отвечали за исправное состояние канатов, якорей, буев, обучали матросов такелажному делу.
Квартирмейстер обучал матросов корабельным работам, выполнял поручения вахтенных офицеров и наблюдал за раздачей пищи и чистотой на корабле.
Тиммерман (старший плотник) и подчиненные ему
корабельные плотники осуществляли работы по ремонту корабельного корпуса.
Парусный мастер следил за состоянием парусов и ведал их ремонтом.
Купор (бондарь) отвечал за исправность корабельных бочек.
Конопатчик устранял течи в корпусах корабля и корабельных шлюпках.
Подлекарь помогал корабельному лекарю пользовать больных и раненых.
Брызгаз (слесарь и кузнец) ремонтировал металлические детали корпуса
и стрелковое вооружение. Профос (палач) осуществлял наказания виновных. Денежное содержание унтер-офицера было около 80 рублей в год.
Нижние чины объединялись термином "морские служители". Первая ступень службы для них была связана со званием
"матроз" (именно матроз, а не матрос). Причем у новичков было прозвище
"салага", сохранившееся на флоте до настоящего времени. О его происхождении имеются две версии. Суть первой сводится к тому, что в голландском морском лексиконе существовал, якобы, термин
sprot, означавший, во-первых, малую сельдь, или салаку, во-вторых, отрока (юношу), новичка, молодого специалиста. Вторая версия связана с Архангельском, где при Петре I строились первые корабли регулярного русского флота. Там же комплектовались их команды, среди которых было немало поморов с
острова Алаг (Соловецкие острова). Устройство и вооружение кораблей европейской постройки эти новобранцы не знали, и их приходилось учить
с азов. Поэтому ответ на вопрос, откуда он: "С Алага" (трансформированный в "салага") стал синонимом молодого моряка, не набравшегося опыта флотской жизни.
После пяти лет службы матрос назывался "добрый матроз".
Характерной особенностью русского флота было то, что его матросы были не наемниками, не жертвами полицейских облав, а крестьянами, набираемыми на службу по рекрутскому набору. Служба эта была сначала бессрочной, а с 1793 года — двадцатипятилетней.
Конечно, для русского крестьянства рекрутчина была тяжким злом. Однако благодаря ей на флот поступали не деклассированные элементы общества, не озлобленные жертвы произвола, а труженики с твердыми моральными нормами и чувством патриотизма.
Английский адмирал Тревенин, служивший на русском флоте, писал о его матросах так:
"Нельзя желать лучших людей, ибо неловкие, неуклюжие мужики скоро превращаются под неприятельскими выстрелами в смышленных, бодрых воинов".
Те из новобранцев, что были попроворнее и обладали цепкими руками, определялись в
"марсовые". Должность эта была трудной и опасной. Представьте себе ситуацию: темная ночь с дождем, штормовое море. Поднятый
боцманской дудкой с койки, марсовый должен бегом нестись на палубу, затем к мачтам, подняться по вантам на реи и там крепить мокрую и жесткую парусину. И все это на качающейся, как маятник, мачте на высоте нескольких десятков метров. И, главное, все нужно делать быстро. В этих условиях одно неловкое движение — и матроса ждет смерть в волнах или на палубе корабля. А если он будет слишком страховаться (снизит темп работ), его ждет порка.
Сильных, плотных новобранцев определяли в артиллеристы. Обслуживание тяжелых корабельных орудий, да еще в условиях качки, требовало большой физической силы. Ведь единственным средством механизации были
ломы и деревянные рычаги — гонпаги.
Вахта на руле также требовала больших усилий, поэтому на курсе корабль держала целая команда (в штормовых условиях — до восьми человек).
Солдаты морской пехоты участвовали в десантах и абордажных схватках.
Одни были вооружены пистолетами, саблями или интрепелями (абордажными топорами); другие имели мушкеты, абордажные пики, ручные гранаты. Взрыватель такой гранаты (быстро сгорающий фитиль) зажигался от фитиля, который крепился в медной трубке на шляпе морского пехотинца.
При сваливании кораблей на абордаж "первый бросок" перекидывал сходни и с криком "ура!" бросался в атаку. Устав русского флота предписывал выделять для этой цели "людей храбрых и отважных, невзирая на поведение их".
И, наконец, на кораблях плавали юнги (мальчики и юноши десяти-пятнадцати лет). Они являлись, по сути дела, учениками матросов. В зимнее время, когда корабли стояли в портах, юнги учились в штурманских школах или в мастерских (на заводах).
Матрос второй статьи получал два рубля двадцать копеек в год. Причем из этой суммы пятьдесят пять копеек у него вычитали "за мундир". Однако русский матрос мог увеличить свое денежное содержание путем отказа от казенных вина и масла. Компенсация за эти продукты называлась
"заслуга".
Что же касается наград, то за отличное выполнение служебных обязанностей, за личное мужество, а также в ознаменование одержанной победы матрос мог получить денежную награду (как правило, серебряный рубль). Имели место случаи, когда унтер-офицер за особые заслуги получал офицерское звание.
Во времена царствования Павла I был учрежден орден Святой Анны, одна из степеней которого предназначалась для нижних чинов. Кавалеры этого ордена имели некоторые преимущества (привилегии). В частности, они освобождались от телесных наказаний и получали повышенное денежное содержание.
Однако "Святую Анну" давали за двадцать лет беспорочной службы, а не за подвиг. Эту несправедливость русские солдаты и матросы со временем устранили, В серебряных монетах, подаренных за отличие, они начали пробивать дырки и носить их на груди (на шнуре). В XIX веке эта инициатива была узаконена в виде
медалей.
А теперь остановимся на моряках русского нерегулярного флота — поморах. Мореплавание и для них было тяжкой необходимостью.
"Море — горе, а без него — вдвое", — гласила поморская поговорка, то есть суровая природа не позволяла кормиться землей, но она же не способствовала развитию помещичьего землевладения с его крепостным правом. Вот и приходилось свободным, инициативным, смелым людям идти на промысел зверя и рыбы.
"Море — наше поле, даст бог рыбу — даст и хлеб". — говорили они.
Поморские корабли: гоморы, лодьи, раньшины, шняки, елы не требовали большого числа людей.
Коршик, или кормщик, исполнял обязанности капитана. Он же отвечал за промысел, то есть должен был знать районы промысла, богатые рыбой и зверем места, уметь ставить сети и организовывать охоту, обрабатывать улов (туши зверей) и, конечно, пользоваться
навигационными приборами.
Должность коршика была выборной, но в море право на принятие решения принадлежало только ему.
"На небе — бог, на земле — князь, а на море — коршик" — таким правилом руководствовались поморские мореплаватели. Прочие
члены команды: тяглец, весельник, наживочник (для рыболовного корабля) могли только советовать коршику и обязаны были беспрекословно подчиняться ему. И, наконец,
мальчики-"зуйки" плавали на поморских кораблях в качестве учеников —
юнг.
На больших кораблях, предназначенных для дальнего (океанского) плавания, команда состояла из 10—16 человек. Коршик имел помощника —
подкоршика. Посошник (гарпунер) и его помощник — забочешник играли ведущую роль при охоте на морского зверя.
Однако при любых видах морского промысла на поморских кораблях не было праздных наблюдателей, то есть вся команда была одновременно и
промысловой артелью. Собиралась она в конце зимы главным образом в районах от Архангельска до Кандалакши и к месту найма добиралась из расчета успеть "до Святой Евдокии" (1 марта). При этом ее членам приходилось идти по бездорожью, нередко через тундру в метель и стужу, а ночевать в ветхих, переполненных лачугах.
По прибытии на место поморы договаривались с хозяином корабля (владельцем сетей) об условиях найма и получали от него
"запивной полтинник". Деньги эти реализовывались в ближайшем кабаке, после чего начиналась подготовка к плаванию. Когда же море очищалось ото льда, поморы выходили в плавание.
Больших денег за свой тяжелый и рискованный труд они не получали: две трети добытой рыбы или зверя шли хозяину за снасть и корабль, одна треть делилась поровну между всеми членами команды. Кроме того, коршик получал дополнительно половину своего пая из хозяйской части, а при случае (удачном промысле) и наградные (от пяти до пятидесяти рублей). Зуйки получали только подарки от хозяйских щедрот.
Морская служба никогда не была и не будет легкой. Техника, конечно, облегчает труд морякам, но она же требует от них специальной подготовки, глубоких знаний и опыта.
В истории имеется немало примеров морских катастроф и поражений не по причине технической слабости, а в силу того, что команды кораблей не имели соответствующей профессиональной подготовки.
Так, в конце XVI века в Испании был построен флот под претенциозным названием "Непобедимая армада" (для нападения на Великобританию). Историки отмечают, что в техническом отношении он соответствовал уровню судостроения той эпохи. Однако никто из них не говорит о высокой выучке его команд, о том, что по своим профессиональным и моральным качествам они равнялись командам английского флота. К тому же возглавлял "Непобедимую армаду"
герцог Медина-Сидония — царедворец, далекий от морской службы. Разумеется, у него были опытные советники, но для того, чтобы из различных советов выбрать наиболее толковый, следует самому иметь какие-то способности и знания, а Медина-Сидония не имел ни того, ни другого. И бесславная гибель "Непобедимой армады" была закономерна.
Море не признает дутых авторитетов, чинов по блату, командиров по недоразумению. Оно признает только тех, кто любит морскую службу, желает стать настоящим моряком, имеет волю и соответствующие знания.
