Из
книги М.Ю. Горденева "Краткий исторический очерк создания морского могущества
России"
Песни
Историческое исследование показывает, что песня как средство для облегчения работы и достижения такта при гребле или вообще при коллективной тяжелой работе появилась в глубокой старине. Песня была широко распространена в Китае (на больших джонках), и предполагают, что оттуда она была заимствована моряками коммерческих судов, в особенности в эпоху клиперов. С другой стороны, известно, что задолго до появления в китайских водах клиперов пение было уже
в обычае у европейских моряков. Весьма вероятно, что матросы из числа древних египтян и финикиян работали под песню. Иногда это пение носило характер
заклинания.
Джеймс в своей «History of the Royal navy» приводит отрывок из журнальных записок англичанина времен правления Генриха VIII, в котором даны заклинания, произносившиеся нараспев матросами при съемке с якоря.
Имея одну и ту же цель — облегчить работу, — песни эти были двоякого рода. Так, например, при выхаживании якоря ручным шпилем песня состояла из припева, заводимого одним и затем подхватываемого всеми в такт медленному шагу идущих на вымбовках вокруг шпиля людей. Другого рода песня состояла из нескольких возгласов и употреблялась тогда, когда снасть тянули до места толчками, рывками.
Нам очень легко представить себе эти песни—стоит только вспомнить знаменитую русскую «Дубинушку»: она соединяла в себе обе морские песни по характеру. По содержанию морские песни были полны грубого юмора, как и наша пресловутая «Дубинушка».
У нас на императорском флоте ничего подобного не было, ибо первое и строжайшее требование состояло в соблюдении при работе на корабле Совершенной тишины. При авральных работах, при вызове всех наверх только команды старшего офицера и дудки боцманов нарушали эту священную тишину. Такт давался дудкой, подсвистывавшей шаг выбиравших тали, гини или ходивших вокруг шпиля, либо особым присвистом, употреблявшимся при работе рывками.
Русский матрос любил пение и пел в отведенные на то часы (обычно с шести до 7.30 вечера). Эти баковые концерты были очень популярны и любимы командой. Во время заграничных плаваний неоднократно можно было наблюдать, как десятки всевозможных шлюпок окружают русский военный корабль, стоящий где-нибудь в тропиках или на Средиземном море, и туземцы шумно благодарят наших матросов за чудное пение. Бывали даже случаи, когда с берега приходили запросы: будет ли концерт? Особенно славилась этим эпоха парусно-парового флота, именно тогда были созданы дошедшие до наших, времен русские морские профессиональные песни: например, «Фрегат „Минин"». В этой бесхитростной песне описывается шторм: «А наш фрегат «Минин» под ветер налит, формарсель полощет, бизань не стоит». Этой песней всегда начинался баковый концерт.
Как правило, матросы не любили солдатских хоровых песен и пели их только по принуждению. Они любили свои морские песни или напевы, пришедшие из родных мест. Между прочим, хоровую песню «Нелюдимо наше море» петь отказывались совершенно, считая, что петь ее в море нехорошо.
Большое влияние на характер песен оказывали сами исполнители. Если было с команде много хохлов, процветали «Ревет и стонет Днепр широкий» или «Гей, там убили»; если были русаки из средней полосы — «Среди долины ровныя»; коли попадались сибиряки — лилась широкая, звучная, полная собственного достоинства песня, целиком отвечающая сибирской поговорке:
«Сто верст не расстояние, десять рублей не деньги».
Но вот ушел матрос-парусник, а с ним ушла и морская песня. Появилась песня, отдающая копотью завода. Дух времени сказался и здесь. Современный матрос лишен романтики, он — квалифицированный специалист.
Игры
Славились моряки своими замечательными играми. Расскажем о нескольких из них (тех, о которых так хорошо написал в своих «Воспоминаниях» вице-адмирал Давидович-Нащинский).
Рыбка. Игра состояла в том, что матрос подвязывался
петлей, взятой вокруг поясницы , к горденю, закрепленному на верхней части фок-вант, так что он мог не только свободно стоять, но и двигаться шага на три в любом направлении. Четвертый шаг уже поднимал его в воздух. Он и был рыбкой. Ему давали жгут; если кто-либо из окружающих получал удар жгутом, рыбку освобождали от сидения в петле, а получивший удар становился рыбкой. Команда кольцом окружала рыбку, также имея жгут — для поощрения рыбки. Жгут все время передавался от одного к другому. Умелое поощрение рыбки, промахи рыбки и ряд острот и зубоскальство делали игру очень веселой, любимой среди моряков.
Шубу шить. Тоже очень популярная и оживленная игра. Садились от 30 до 50 матросов в круг, вплотную друг к другу, согнув колени, но так, чтобы под ними
оставалось место для передачи жгута. Колени сидящих и вся внутренность круга покрывались брезентом. В центр сажалась шуба — очередной матрос. Его всячески поощряли — словами и жгутом, заставляя найти жгут, но чтоб не сдернуть парусины, лишь запуская руки под колени. Специалисты-ловкачи обычно садились в круг и начинали игру. Они быстро усаживали в круг намеченную жертву, неуклюжего увальня — молодого матроса, и тогда начиналось шитье шубы на его спине. Советы, поощрения, остроты окружающих еще более усиливали интерес. Были и такие, которые избегали играть; их неожиданно бросали в круг, иногда добавляя лишний жгут, — тогда игра достигала своего апогея.
Свечка. Несколько кусков сальной свечи бросали в большой бак или кадушку, наполненную до половины соленой морской водой. Игра состояла в том, чтобы выловить свечку губами и вынуть из воды. Это требовало большого навыка, было своего рода искусством.
Бой подушками. Хорошо оструганное, полированное круглое бревно укреплялось фута на три от палубы, и по сторонам его ложились матросы. На него, лицом друг к другу, на расстоянии вытянутой руки, садились два играющих. Каждому давался мешок, набитый паклей. Цель — сбить противника и остаться сидеть самому; главное при этом, конечно, остроты и замечания толпы.
Так проводил часы отдыха и забав наш славный матрос эпохи парусно-парового флота. Теперь этого уж больше нет.
Татуировка
Обычай татуировки имеет долгую интересную историю, с которой стоит хотя бы кратко познакомиться, дабы оправдать моряка не только старого, прошлых времен, но и настоящих дней в склонности татуироваться.
Энциклопедический словарь «Сеntury Dictionary» говорит:
«Татуировка — это рисунок на поверхности тела, неизгладимо сделанный путем прободения кожи и введения разного красящего вещества в места уколов». И далее: «Матросы и другие украшают кожу легендами, любовными эмблемами и т. д. Некоторые нецивилизованные народы, особенно новозеландцы и даяки с Борнео, покрывают большую поверхность тела орнаментальными рисунками... Таитяне имели обычай, который они называли «тату»,—они накалывали кожу настолько легко, что кровь не показывалась».
Дикари еще в глубокой древности татуировались, полагая, что этим украшают себя. Однако истоки возникновения этого обычая у моряков следует искать в военной среде. Многочисленные исследования указывают, что татуировка в Европе была своего рода паспортом для опознания тела солдата, отдавшего жизнь на поле битвы. Татуировка употреблялась также для отметки дезертиров, а позже и преступников.
В связи с отказом в похоронах протестанта католическими странами и на островах (например, на Мадере одно время отказывали в погребении тела чужестранца-протестанта на острове) матросы, верившие, что из земли созданный должен в землю и уйти, нашли способ, обеспечивающий им похороны в земле. Пастор-американец писал в 1838 году: «Отказ от похорон протестанту католическими общинами был настолько действен, что у матросов создался обычай татуировки креста на руке». С течением времени необходимость стала
склонностью, своего рода стилем среди матросов всех национальностей. Татуировка подобно морскому языку превратилась в неотъемлемую мету матроса, указывавшую на его принадлежность к морю. Даже и теперь татуировке среди матросов рассматривается как доказательство бывалости, солености, права на звание морского волка.
В последнее время, с прекращением долгих плаваний, с исчезновением моряка-матроса и заменой его матросом-специалистом, уходит, как и многое другое, обычай татуировки.
Характер рисунка татуировки моряка также имеет историю, общую для всего морского интернационального братства. От простого рисунка креста, якоря, сердца, щита он постепенно вылился в полное изображение распятия Иисуса Христа. Вторым типом рисунка были изображения русалок, наяд, постепенно переходящие к основе основ — женщине, где стали допускаться всякого рода фривольности. Изображение голых женщин одно время 6ыло так распространено, что при приеме в американский военный флот было введено требование: путем добавочной татуировки одевать их в платья. Был обычай носить инициалы любимой женщины — с изображением сердца, пронзенного стрелой амура. Иногда и девушка ставила себе татуировку того же характера, как бы закрепляя взаимную связь. Были изображения кинжала, наполовину вошедшего в тело, с девизом:
«Смерть прежде бесчестия». Или вот еще из области предрассудков: татуировка на ноге с изображением свиньи как амулета, предохранявшего от несчастного случая на воде.
Центром сосредоточения татуировщиков-профессионалов были порты Индии, Китая и Японии. Поэтому в татуировке русского матроса периода 1840—1904 годов сильно влияние Востока. Если накалывал японец — это была гейша, если китаец — получались дракон, морские змеи и прочие мифологические морские чудовище. Но был и чисто русский стиль: комбинация из перекрещенных Андреевского флага и гюйса, спасательного круга, весел, якоря и надписей: «Боже, царя храни» и «Боже, спаси моряка Тихого океана».
Адмирал Коломейцов говорит, что обычай татуировки был распространен не только среди матросов, но и среди офицеров — как знак того, что ими совершено одно или несколько дальних плаваний. Этим символом наше офицерство хотело выделить себя из числа тех офицеров флота, ком устраивались на береговые места или плавали на внутренних судах. В дальние же плавания шли преимущественно любители романтики.
По приходе в Японию, где искусство татуировки было доведено до наивозможного совершенства, офицеры оставляли на теле знак своего пребывания в дальних морях — в отличие от моряков каботажного плавания. Дракон или змея, ловящие бабочку, на левой руке между локтем и кистью являлись доказательством плавания на Восток. Говорят, что член Императорского Дома, великий князь Алексей Александрович, в молодости во время пребывания на Востоке также отдал дань обычаю, причем татуировка его была своего рода перлом.
